Татьяна Устинова - Шекспир мне друг, но истина дороже
Она засмеялась.
– Я ведь тоже поняла это не сразу. Я долго думала, а потом решила устраниться. Я подумала, это наказание – когда-то я тоже увела его от жены, и вот все вернулось! И я решила, будто это правильно и справедливо. А потом было уже поздно. Когда я поняла, что Виталий не хочет со мной разводиться. Он объявил о разводе, и я поверила ему, а он, похоже, надеялся, что я его не отпущу. Что я сделаю все, чтобы он остался со мной. Но я ведь уже решила по-другому! Я заставила его разлюбить.
– И разлюбили? – спросил Федька негромко.
– Мне показалось, что да.
– Так не бывает.
– Не бывает, – согласилась Лариса. – Сейчас я это знаю точно.
– То есть вы его не разлюбили?
Максим сердито зыркнул на него, но Федя не заметил.
– Вы должны были пойти и надавать этой Валерии по башке, – выпалил Величковский, – а не рассуждать и не миндальничать!
Лариса быстро вытерла глаза льняной салфеткой. Салфетка была крохотной, с вышивкой по краям, белое на белом, очень красивая. Все в этом доме было красиво и удобно устроено – ее собственными руками для ее собственного мужа, который собирался уйти от нее к артистке Дорожкиной.
– Я не хотела усложнять, – объяснила Лариса, как будто оправдываясь перед Федей. – Виталию и так было трудно, я видела, как ему трудно. Он и в первый раз очень тяжело разводился. И сказал, что второй раз не переживет.
– Вы знали, что у Валерии был еще один любовник? – это Озеров спросил.
Лариса посмотрела на него.
– Что вы говорите? Какой… любовник?
– Роман Земсков по кличке Рамзес.
– С чего вы взяли?!
– То есть вы не знали. А Верховенцев знал?
– Этого не может быть, – растерянно сказала Лариса. – Как… Земсков? У него же Ляля…
– Он многостаночник, как, собственно, и Валерия. Успевали они на всех фронтах.
Тут Лариса заплакала – слезы поднялись, затопили глаза, пролились, потекли.
– Бедный муж мой, – прошептала она, губы у нее дрожали и кривились. – Бедный мой муж…
В батареях негромко и уютно сипело, ветер налегал на стекла, и Федя подумал ни к селу ни к городу, что скоро весна, хотя до весны было далеко. Еще много всякой воды утечет, прежде чем наступит весна – чистой, веселой, талой воды и грязной, отравленной.
– У кого еще мог быть мотив? – спросил Озеров, когда Лариса немного справилась со слезами.
Она пожала плечами.
– У сына?
– Бог с вами, конечно, нет. Виталий давным-давно разделил между нами наследство. Он так собой гордился! Именно по этому поводу. Он чувствовал себя немного английским помещиком: вот и завещание давно готово, и бумаги в порядке.
– Значит, нет мотивов.
Она разглаживала на колене салфетку – белое на белом.
– Я все время думаю об этом, – решилась она наконец. – Вдруг… вдруг он сам? А я не остановила… Иногда я смотрю на снимки и думаю, почему нельзя остановить время? Вот фотография. На ней остановленное время. Но почему нельзя взять и остановить его в жизни? Хотя бы для того, чтобы просто подумать и что-то понять. Почему нельзя, вы не знаете?
Озеров встал, приткнул на стол чашку и залпом выпил порто из высокой рюмки. И налил себе еще.
Федя Величковский вцепился орангутаньими руками в растрепанные волосы и немного покачался взад-вперед.
– Говорю вам, – пробормотал он себе под нос, – говорю вам, шеф, наша история про любовь и месть. Точно!..
Выпалив эту белиберду, он подскочил и бросился вон из гостиной, Озеров проводил его глазами, а вдова, кажется, даже не заметила.
– Лариса, кто мог все это устроить? Кто мог отравить вашего мужа? Да еще так… скоропостижно, между действиями спектакля?! Кто мог поджечь Лялин дом, чтобы все свалить на нее?.. Якобы она совершила злодеяние и решила покончить с собой! Если все это проделали не вы, то кто?
– Я не знаю.
– Любовь, – повторил за Федькой Озеров. – Любовь и месть. Какая, к черту, месть?..
Хлопнула входная дверь, от сквозняка вздрогнули кружевные шторы.
…Федька? Ушел?..
Озеров выпил вторую рюмку – Лариса не обращала на него внимания, все разглаживала салфетку, – вышел в просторный коридор «адвокатской квартиры» и посмотрел сначала налево, потом направо.
Никого.
Максим заглянул в ближайшую комнату. Там тоже никого не было, чистота, тишина и порядок. На стенах фотографии, на окнах те же кружевные занавески.
Одна фотография в рамке почему-то была снята со стены и валялась в кожаном кресле. Озеров подошел и взял ее в руки.
На ней были четверо – Лариса с Верховенцевым и Валерия Дорожкина с мужем, – а вокруг какая-то иностранная красота: толпа, брызги света, странные люди, даже повозка и лошадь с султаном. Озеров положил фотографию на стол и пошел было вон, но охнул, вернулся и снова схватил снимок.
…Ну, конечно! Вот оно!..
Он почти возил носом по стеклу. Ошибиться было невозможно.
Максим побежал в гостиную, где неподвижно, как статуя, сидела вдова.
– Вот это, – сказал он и сунул фото ей под нос. – Вот этот снимок!..
Она безразлично взглянула.
– Мы как-то были на карнавале в Праге. Там на самом деле очень интересные карнавалы. Хотя почему-то считается, что на карнавал нужно ехать в Венецию. Но я вообще весь этот… разгул не очень люблю. Мне кажется, у Виталия там все и закрутилось с ней… с этой, – она подбородком указала на Валерию. – Я потом часто вспоминала. Они где-то пропадали вдвоем, мы… сидели в кофейне на набережной. Валера, ее муж, тоже человек не очень компанейский. Странно, да? Муж и жена – тезки. Маску эту дурацкую купили. Какая-то лошадь, а на самом деле сатана.
– Где она?! – перебил Озеров. – Где сейчас эта маска, Лариса?!
Она посмотрела на него, словно проснувшись:
– Как… где? У Валерии Дорожкиной. Виталий ей подарил сразу же. Она потом везде ее с собой таскала, цепляла на себя, у всех уличных фотографов снималась. Ей, наверное, казалось, что она в этой маске очень сексуальна. Женское тело и лошадиная голова. Прямо древнегреческие мифы. Господи, какая чушь…
– И она все время была у Валерии?
– Лошадиная голова? Конечно.
Озеров швырнул фотографию на пол и ринулся вон из «адвокатской квартиры».
Федя Величковский доехал до театра драмы за семь минут. Въехав прямо на пешеходную улицу, он приткнул озеровский джип к решетке, огораживающей старую липу, и подумал мимоходом, что шеф, пожалуй, штраф из его зарплаты вычтет.
Он промчался мимо торжественного вахтера дяди Васи, на ходу снимая куртку с мордой льва на спине. Куртку он пристроил на перила лестницы – не мог тащить ее с собой, – и, перепрыгивая через ступени, помчался на четвертый этаж.
…Скорей, скорей! Только бы успеть!
Он сам не знал, зачем подгоняет себя, но чувствовал, что вот-вот, и время уйдет совсем. Он же давно догадался, давно! Догадался – но не сложил два и два.
Ты слишком разбрасываешься, говорил отец. Ты слишком поверхностно ко всему подходишь. Ты никогда ничему не научишься, если будешь скакать по верхам! Ты не замечаешь людей и события, а если замечаешь, то не даешь себе труда дать им оценку.
…Это правда. Все это чистая правда, он не дает себе труд и скачет на лихом коне.
Но он изменится, обязательно изменится! Он станет лучше, и Василиса будет им восхищаться всю оставшуюся жизнь.
Федя не думал, сколько ему осталось жизни. Он был уверен, что вечность.
Тяжелая двустворчатая, обитая железом дверь в декораторский цех была закрыта. Федя потянул на себя створку и чуть не повалился назад, так легко она подалась.
Он был здесь только один раз, давным-давно, когда шатался по театру, только узнавая его и думая о том, как ему все нравится!.. Особенно нравится драма, в которой он, Федя Величковский, играет роль умного и отстраненного наблюдателя – столичный франт среди провинциалов!..
В громадном высоком помещении пахло стружкой и клеем – приятно.
– Але, – сказал Федя громко. – Але, гараж!..
Никто не отозвался, и он прошел за решетки, на которых крепили декорации. Решетки тоже были тяжелые и на вид неподъемные. Над ними болтались цепи, крюки, рядом горбились механизмы, лебедки с провисшими тросами и еще какие-то приспособления.
Под самым потолком шла железная галерея, заваленная всякой рухлядью – улыбающееся румяное солнце в человеческий рост, растопырив фанерные лучи, лежало на боку, его почти закрывал щекастый и курносый месяц, дальше была приткнута медуза Горгона со змеями, пара колонн, скрещенных, как шпаги, макет самолета времен Отечественной войны, дальше чучело медведя и еще много всякой ерунды.
Задрав голову, Федя посмотрел на галерею и по сторонам.
Убедившись, что никого нет, он быстро пошел к верстакам, которые тянулись вдоль дальней стены, широкие, уставленные банками с краской, тисками и всякими инструментами. Почему-то Федя был уверен: он быстро найдет то, что должен найти, хотя пространство оказалось огромным, незнакомым и пугающим.
